Для адвоката важнее всего интересы доверителя

Для адвоката важнее всего интересы доверителя
24 сентября 2020

Любое незаконное вмешательство в деятельность профессионального участника уголовного судопроизводства общественно опасно.

В интервью «Адвокатской газете» советник ФПА РФ, член НКС ФПА РФ, член Совета АП г. Москвы Евгений Рубинштейн дает оценку законопроектам, которые уже рассматриваются в Государственной Думе или только вынесены на общественное обсуждение, выражая надежду, что законодатель прислушается к позиции адвокатского сообщества. Он также делится своими соображениями относительно выбора тактики защиты и ее взаимосвязи с адвокатской этикой.

– Как вы относитесь к предлагаемому Госдумой с подачи Верховного Суда РФ ограничению права на кассационное обжалование приговоров сроком в два месяца?

– К сожалению, история уголовного процесса, начиная с середины XIX столетия и до наших дней – это история реформ и контрреформ. Правильная, по сути, законодательная идея отделения организационно кассации от апелляции и создание двух видов кассационного пересмотра рано или поздно должна была быть подвергнута нивелированию. Так устроена «борьба» реакционной части правоприменителей за сохранение прежнего положения и влияния в уголовном процессе. Кого-то не устраивает выход из «зоны процессуального комфорта», других не устраивает утеря влияния, которая неизбежно происходит при реформировании правовых институтов, а для кого-то новая конструкция пересмотра судебных актов просто не укладывается в сложившиеся годами представления о «должном» кассационном производстве. А, учитывая, что со временем происходит накопление отрицательных представлений о реформе, появляются новые идеи к исправлению «ошибочной», по их мнению, конструкции. Так и возникают контрреформы.

Предложение о сокращении сроков для подачи кассационной жалобы в рамках «сплошной кассации» – это лишь первый «звонок» контрреформы. Думаю, что через один-два года мы увидим еще более существенные предложения по ограничению «сплошной кассации». Поэтому реакция адвокатского сообщества и многих исследователей очень важна и своевременна. Что же касается существа вопроса, то, конечно, с учетом положения осужденного (который может уже находиться в месте отбывания наказания или следовать к нему) и специфики оснований для отмены или изменения решения в суде кассационной инстанции два месяца – это слишком малый срок для изучения решения суда апелляционной инстанции, подготовки обоснованной кассационной жалобы и согласования ее с подзащитным. Тем более что сроки изготовления решений суда апелляционной инстанции и возвращения материалов уголовного дела в суд первой инстанции, где можно получить текст решения и протокола судебного заседания, остаются далеко за рамками предусмотренных законом. А если по каким-то причинам на этих стадиях меняется адвокат, то положение еще более усугубляется.

Хочу обратить внимание на обоснование, которое предлагает Верховный Суд РФ для изменения рассматриваемой нормы – «соблюдение разумных сроков» и «упорядочивание процедуры кассационного производства». Разумные сроки уже стали чуть ли не целью уголовного процесса. Мне кажется, что подавляющее большинство законодательных инициатив обусловливается либо соблюдением разумных сроков, либо прав потерпевших. Я не противник их нарушения или умаления. Но когда необходимостью соблюдения разумных сроков подменяется основное предназначение уголовного процесса, то возникает закономерный вопрос – что важнее: ответ на вопрос о виновности или соблюдение срока рассмотрения уголовного дела? Ну а про «упорядочивание процедуры кассационного производства» даже говорить не хочется. Такое ощущение, что без ограничения сроков подачи кассационной жалобы двумя месяцами «сплошная кассация» представляет собой аморфный развалившийся институт права. Очевидно, что эта инициатива направлена на создание дополнительного барьера (фильтра) для попадания уголовного дела в «сплошную кассацию» и, соответственно, на снижение нагрузки на судей. Понять судей можно. Но уголовный процесс нужен не для судей, а для людей, которые по разным причинам попали в орбиту уголовного судопроизводства. Поэтому, прежде всего, при формулировании новой нормы следует учитывать их интересы.

– По мнению ФПА РФ, законопроект противоречит логике определения в уголовном процессе пресекательных сроков. А не противоречит ли он ст. 46 Конституции РФ, отнимая у гражданина часть его прав на судебную защиту?

– Согласен, идея «сплошной кассации» возникла как ответная реакция на критику ЕСПЧ и многих исследователей о том, что пересмотр в рамках прежней кассации был всецело основан на усмотрении судьи. Это не позволяло считать кассационную инстанцию эффективным способом восстановления нарушенных прав и полноценной судебной инстанцией. Поэтому законодатель убрал барьер в виде судьи и позволил обращаться в суд кассационной инстанции по любому делу. Предложение Верховного Суда РФ – вернуться к введению барьера. Только уже не в виде судьи, а в виде сроков. Причем таких сроков, которые существенно ограничат количество поступающих дел в «сплошную кассацию». Безусловно, такая идея ограничивает право на судебную защиту. Процедура, которая существенно ограничивает реализацию права или делает его затруднительным, нарушает само право. Хочется надеяться, что законодатели услышат позицию адвокатского сообщества. Но, думаю, нас ждут еще более серьезные вызовы.

– Протокол № 7 к Европейской Конвенции по правам человека предусматривает необходимость пересмотра без ограничения срока окончательного судебного приговора, если в нем допущены нарушения закона, повлиявшие на исход дела. Нет ли опасения, что в случае принятия поправки о сроках кассации появится множество решений ЕСПЧ не в пользу России?

– Такое опасение существует и, как показывает практика, доступная и обоснованная реакция заинтересованных лиц рано или поздно приводит к ЕСПЧ. Многое будет зависеть от применения новой нормы. Если суды кассационной инстанции станут восстанавливать сроки по большинству обращений – это одна практика. Если же сроки будут рассматриваться формально, то это усугубит не без того ограничительную правовую конструкцию. В любом случае мы либо увидим новый подход и обоснование уважительных причин для пропуска сроков, и тогда ограничения могут стать не столь опасными для реализации права на пересмотр судебного акта. Либо жесткое формальное применение рассматриваемой нормы «убьет» «сплошную кассацию», и мы вновь увидим множество постановлений ЕСПЧ против России.

– Минюст вынес на общественное обсуждение законопроект, направленный на обеспечение адвокату-защитнику дополнительных возможностей для повышения эффективности профессиональной деятельности. Как Вы относитесь к содержащейся в нем норме об уголовной ответственности за воспрепятствование законной деятельности адвокатов?

– Наличие в УК РФ нормы об уголовной ответственности за воспрепятствование законной деятельности адвокатов гораздо лучше, чем отсутствие таковой. У адвокатского и научного сообщества появится возможность ее изучать, анализировать проблемы ее применения и способы совершенствования. Зная адвокатов и их настойчивость, рано или поздно правоприменитель вынужден будет проявить свою позицию, которая впоследствии может стать или основой для рассмотрения в судах, вплоть до Верховного Суда РФ, или основой для внесения изменения в эту норму, если законодателю станет ясно, что заложенная в ней конструкция игнорируется или сформулирована ошибочно. В любом случае у нас появится предмет для обсуждения существующего правового положения. Сейчас его нет, есть лишь теоретические конструкции, которые могут стать нормой.

Уверен, что гораздо сложнее убедить законодателя в необходимости принятия новой и никому ранее не известной нормы, защищающей профессиональные права адвокатов уголовно-правовыми мерами, чем корректировать ее по итогам анализа правоприменительной практики. Предложенная Минюстом норма сформулирована в виде материального состава, где для привлечения лица к уголовной ответственности требуется доказать последствия в виде «существенного вреда». Странно, конечно, что применительно к воспрепятствованию профессиональной деятельности адвоката деяние общественно опасно, только если причинен «существенный вред». А применительно к воспрепятствованию осуществления правосудия или производству предварительного расследования общественно опасно любое деяние «в какой бы то ни было форме». И никаких последствий не требуется. У меня нет какого-либо обоснования, почему деяние, выражающееся в воспрепятствовании профессиональной деятельности в уголовном процессе, должно регулироваться разными видами составов преступления – для защиты судей и следователей предусматривается формальный состав, а для защиты адвокатов – материальный. Это просто нелогично.

Любое незаконное вмешательство в деятельность профессионального участника уголовного судопроизводства общественно опасно. А воспрепятствование профессиональной деятельности адвоката сопряжено еще и с нарушением конституционных прав его доверителей. Если мы поставим себя на место разработчиков, то наверняка зададимся вопросом – какие именно действия по вмешательству в профессиональную деятельность адвокатов могут стать уголовно наказуемыми? Не думаю, что сходу можно привести много примеров. Прежде всего, на ум приходит ограничение доступа к задержанному для свидания и оказания первоначальной юридической помощи или ограничение доступа адвоката для производства следственных (судебных) действий с участием доверителя путем создания вымышленных препятствий. Наверное, действия, направленные на понуждения адвоката к отказу от заявления ходатайства, принесения жалобы или реализации иных полномочий, также должны быть уголовно наказуемыми. Может быть, в этот список мы должны включить и незаконные вызовы адвокатов на допрос, незаконное производство обысков и иных следственных действий в отношении адвокатов, нарушение тайны переписки адвоката и доверителя. Я не призываю казуистично подходить к рассматриваемому вопросу, но такой детальный разбор позволит выявить сущностные признаки, отделить уголовно-наказуемое вмешательство от иных форм воспрепятствования законной деятельности адвоката (например, от административного правонарушения по аналогии с игнорированием адвокатского запроса), понять сферу применения предлагаемой нормы, снять страхи разработчиков и в итоге сформулировать сбалансированную диспозицию.

Думается, что именно непониманием сферы действия предлагаемой нормы обусловлено появление «существенного вреда» в конструкции преступления. Он, по мысли разработчиков, позволит сформировать практику разграничения преступного вмешательства от «иных форм». Хотя мне известны и другие точки зрения, которые не лишены основания. Есть опасения, что этой норме уготовлена судьба ч. 3 ст. 299 УК РФ («незаконное возбуждение уголовного дела»), которая не имеет на настоящий день перспектив в применении.

– Не кажется ли Вам, что адвокату важнее не то, как будет наказано должностное лицо, препятствующее его доступу к подзащитному, а то, чтобы ему все-таки была предоставлена возможность пообщаться с доверителем?

– Конечно, для адвоката важнее всего интересы доверителя.

– А как вы оцениваете законопроект Минюста в целом? Там ведь есть много весьма интересных поправок в Уголовно-процессуальный кодекс.

Предложенные Министерством юстиции РФ дополнения в Уголовно-процессуальный кодекс РФ имеют потенциал для улучшения положения адвокатов в уголовном процессе. Часть из этих поправок направлена на имплементацию позиций Конституционного суда РФ, например, положения о праве адвокатов снимать за свой счет копии с протоколов следственных действий до процедуры, предусмотренной ст. 217 УПК РФ. Другая часть поправок имеет своей целью снизить вероятность фальсификаций при расследовании уголовного дела (право на получение заверенных копий, нумерация страниц с описью материалов уголовного дела, аудио- и видеозапись допросов и очных ставок). Это, безусловно, очень важные поправки.

Но я особо хочу обратить внимание на предложение Минюста об изменении п. 6 ч. 1 ст. 53 УПК РФ, которая расширяет возможности защиты на ознакомление с материалами, полученными на стадии возбуждения уголовного дела с участием подозреваемого, а также с процессуальными актами, которые могут быть им обжалованы. Это право расширяет возможности защиты на очень важном первоначальном этапе производства по уголовному делу.

***

– В своих лекциях вы уделили серьезное внимание аналитической деятельности адвоката в ходе предварительного расследования. Поясните, каким образом при изучении обвинительного заключения можно использовать терминологические неточности, допущенные следователем?

– Умение читать и работать с текстом – это очень важный навык для адвоката. У текста есть свои тайны, которые раскрываются через неоднократное прочтение. Я по себе знаю, по преподавательской деятельности – читаешь одну и ту же норму, знаешь ее наизусть, понимаешь ее, но через какой-то промежуток времени ее содержание раскрывается по-другому в связи с тем, что не обратил внимание на словосочетание или окончание. Современный юридический текст стал настолько сложным, что для его понимания требуется многократное прочтение. Особенно это относится к описанию обвинения. Оно сейчас необоснованно изобилует юридической терминологией, которая может быть легко заменена на понятные слова и, самое главное, глаголы. Ведь именно глаголами описывается объективная сторона преступления. Некоторые глаголы имеют размытое содержание. Например, следователи очень любят глагол «обеспечивать» в различных сочетаниях – «обеспечил подписание договора», «обеспечил прикрытие» и т.д. Вчитываясь в текст фабулы обвинения, видишь, что глагол «обеспечивать» не имеет конкретного содержания, т.е. непонятно, что именно сделал обвиняемый, если следователь обозначает его действия указанным глаголом.

Также следует обращать внимание на замену описания действия юридическим термином, например, можно встретить такое – вместо описания способа попадания обвиняемого на территорию или в помещение следователи используют глагол «проникнуть». В этом случае «за скобками» остается вопрос – как проник – взломал дверь, через открытую форточку залез, разбил стену и т.п. Таких примеров много – «обманул», «злоупотребил доверием» без раскрытия фактов, в чем выразились эти действия и другие.

Помимо этого следует обращать внимание на хронологию описания преступного события и последовательность его изложения. Дело в том, что обвинение неоднократно корректируется следователем, его руководителем, какие-то рекомендации дает прокурор в непредусмотренной законом процедуре согласования обвинения и т.д. После таких коррекций меняется последовательность событий, а в описании юридически значимых фактических обстоятельств появляются пробелы. В зависимости от тактических особенностей работы по уголовному делу адвокат может использовать описанные недостатки. Или заявлять ходатайство о возвращении уголовного дела прокурору ввиду неясности и непонятности обвинения, в связи с чем невозможно защищаться. Или молчать о выявленном недостатке до прений сторон, а в прениях указать на невозможность постановления обвинительного приговора ввиду отсутствия указания в обвинении на важнейшее юридически значимое обстоятельство. Или использовать в защитительной позиции ошибку в хронологии описания. Вариантов очень много.

– Какими тактическими приемами должен научиться пользоваться адвокат, защищая своего доверителя, чтобы, стремясь к достижению своих целей, не навредить подзащитным?

– Какой сложный вопрос Вы подняли. Мы сейчас находимся на том этапе осознания адвокатской деятельности, когда понимаем, что вопросы тактики имеют огромное значение, но описать и систематизировать их или предложить общие правила и подходы не можем. Опытные адвокаты годами нарабатывают тактические приемы, которыми пользуются. Зачастую эти приемы передаются стажерам и молодым коллегам в практической деятельности. Общаясь между собой или участвуя в процессе по одному делу, молодые адвокаты подсматривают за более опытными коллегами, перенимают у них тот или иной прием, и так происходит умножение знаний о тактике работы адвоката.

Работая на кафедре уголовно-процессуального права Московского государственного юридического университета (МГЮА) имени О.Е. Кутафина, мы с коллегами предприняли попытку обобщить наши знания о тактических приемах адвоката в уголовном процессе и попытаться их описать в различных форматах (в учебных программах, пособиях, коллективных работах). Оказалось, что описать тактические приемы достаточно сложно, поскольку для их успешного применения параллельно необходимо описывать и сопутствующие условия, и следственную (судебную) ситуацию, и позицию доверителя, и много других обстоятельств. В результате мы столкнулись с тем, что такое описание будет либо слишком казуистичным и подходящим только для конкретных случаев, либо описание тактического приема будет слишком поверхностным. Поэтому, как мне кажется, сейчас идет поиск, вплоть до лингвистических конструкций, способов изложения тактических приемов и их обобщения.

Но если все-таки попытаться предметно ответить на Ваш вопрос, то тактические приемы основываются на нескольких факторах – времени, цели и способах. Адвокат должен очень хорошо знать норму права, последствия ее применения и быть погруженным в материал, то есть знать не только доступные ему материалы уголовного дела, но и иные сведения, полученные от доверителя или третьих лиц. Только в этом случае адвокат может определить как, когда и что заявлять. В большинстве случаев это относится к формам процессуального реагирования – заявлениям ходатайств, принесениям замечаний и жалоб.

Важнейшие тактические вопросы возникают при определении дачи показаний (время, объем, содержание, последовательность) либо вообще отказа от дачи показаний. И тогда возникает множество вопросов – отказаться от дачи показаний в полном объеме или в части, отвечать на вопросы следователя или отказаться отвечать на вопросы следователя, но дать показания самостоятельно? Если в ходе допроса отвечать на вопросы защитника, то дать показания сейчас или после наступления или ненаступления какого-либо события, дать детальные показания или ограничиться общими вопросами и много, много другого? Это огромный пласт научного и практического осмысления. И еще, уже стало очевидным, что тактические приемы взаимосвязаны, а иногда и обусловлены вопросами этики. Поэтому невозможно рассуждать о тактике в адвокатской деятельности вне обсуждения вопросов этики.

– Когда Вы говорили, что в уголовном судопроизводстве имеются «очень серьезные проблемы, которые не удается решать законодательными и праворазъяснительными мерами», какие именно проблемы вы имели в виду?

– Я имел в виду проблемы, связанные с правосознанием профессиональных участников уголовного процесса. Здесь не нужны глубокие социологические исследования (хотя их наличие не помешает). Нужно лишь между делом пообщаться с правоприменителями и вдуматься в то, что они говорят.

«Мы делаем одну работу» – обращаются к адвокатам следователи, прося их о каком-то одолжении. Нет, мы делаем разную работу. И прокурор со следователем делают разную работу. И у судьи отличная работа от перечисленных выше участников. Только делая разную работу в одной и той же сфере и по одному и тому же событию, можно добиться целей уголовного судопроизводства. Если же все будут делать «одну работу», то мы получим крен в правоприменении. Собственно, мы его уже получили. Сейчас следователь, прокурор и, к сожалению, суд делают одну работу, а мы – другую.

Или, например, лиц, в отношении которых ведется предварительное расследование, следователи называют «жуликами». Само по себе выражение, мягко говоря, некорректное. Но за этим словом стоит явное пренебрежение к человеку, вина которого не доказана, не говоря уже о том, что этот ярлык свидетельствует об отсутствии осознания презумпции невиновности. А про способы получения доказательств вообще говорить не приходится. Конечно, это поверхностный срез для получения убедительных данных о правосознании правоприменителей. Но он очень информативный. Уверен, что более глубокое исследование даст нам еще более ужасающие результаты.

Такое представление об уголовном процессе, его ценностях невозможно преодолеть нормативным регулированием. Воспитание в духе ценностей и принципов уголовного процесса и яркие сильные независимые личности могут изменить существующее положение. Кстати, современная адвокатура может предложить обществу целую плеяду таких личностей. Принципы организации адвокатуры, реальная независимость и самоуправление на протяжении последних десятилетий позволили раскрыть глубоких интеллектуальных и порядочных людей.

– Не кажется ли Вам, что названные Вами проблемы меркнут перед многочисленными злоупотреблениями в области правоприменения? Возьмем хотя бы известные случаи нарушения прав адвокатов.

– Перечисленные мною проблемы порождают эти злоупотребления. Именно искаженное правосознание рассматривает адвоката как пособника в преступной деятельности. Иначе невозможно объяснить широкое распространение практики возбуждения уголовных дел в отношении адвокатов за их профессиональную деятельность.

– Вы действительно полагаете, что накопление критической массы недовольства гражданами правоохранительной системой может породить социальный взрыв? Или для этого нужны и другие, сопутствующие причины?

– Из сопутствующих причин может быть только одна – какая-нибудь трагедия, обусловленная деятельностью правоохранительной системы. Из последних примеров – события в США, которые возникли после лишения жизни афроамериканца сотрудниками полиции. Вообще, несправедливость наиболее ярко проявляется именно в сфере деятельности правоохранительных органов. Просто в большинстве случаев эта несправедливость носит локальный характер, известный небольшому кругу лиц. Но когда критическая масса таких случаев достигает определенной точки, то одна трагедия может «взорвать» общество. В этом аспекте адвокатура как посредник между правосудием в широком смысле и обществом может играть роль «лакмусовой бумаги». Государству проще «считывать» настроение с незначительного числа профессиональных участников – адвокатов, чем догадываться о настроении общества.

– Вы довольно категорично высказались за то, чтобы министр юстиции имел право свободно посещать учреждения ФСИН. Вы действительно считаете, что министр сможет осуществлять реальный контроль тюрем и колоний, или его там попросту будут вводить в заблуждение?

– Нет, конечно. Один министр не сможет контролировать порядок в пенитенциарных учреждениях. Но один министр может точечно реагировать на нарушение, а при правильно поставленной методической работе один министр может «сдвинуть» систему в правильном направлении. В России роль личности всегда имела колоссальное значение. Поэтому предоставление министру возможности свободно посещать учреждения ФСИН может иметь важные последствия. Помимо этого моя позиция учитывала и то, что появится еще одно должностное лицо, к которому адвокат может обратиться для защиты интересов своего доверителя. А это дополнительный способ защиты. Не так часто у адвокатов появляются новые способы. Поэтому, если появляется такая возможность, ее не стоит упускать.

Беседовал Константин Катанян, обозреватель «АГ».



Источник: Адвокатская газета.

Фото: пресс-служба ФПА РФ.

Поделиться в социальных сетях


Комментарии

Комментариев еще нет, вы можете стать первым
Добавить комментарий

Добавить комментарий

Ответить на комментарий

CAPTCHA
Отмена
Все поля являются обязательными для заполнения.
Указанный Вами E-mail опубликован не будет, но может быть использован для уведомлений, связанных с данным комментарием.
Хотите получать сообщения обо всех важных
новостях и событиях на нашем сайте?