Рассмотрим как это было, начав с такого уникального юридического документа, как «Каролина», являвшего синтетическим правовым актом, по сути объединяющим в себе нормы уголовного материального и процессуального права, вкупе с методическими предписаниями по их применению. Впитав в себя лучшие юридические наработки и судейский опыт того времени, он был принят в 1532 году по инициативе короля Карла V, и распространялся на широкие просторы Священной Римской Империи, занимавшей тогда всю Европу.
Выделим из него те положения, которые так или иначе касаются использования специальных знаний для разрешения вопросов, встающих в ходе разбирательств разного рода дел уголовной направленности. В первую очередь бросается в глаза, что помимо разъяснения возможности приглашения адвокатов сторонами для представления их интересов, «Каролина» не единожды в тексте предписывает судьям в случаях затруднений широко привлекать самых разных грамотных и опытных граждан, включая знатоков права для получения «заключений законоведов»:
- когда разбираемые ситуации имеют порой столь тонкие различия, что их невозможно разъяснить и растолковать каждому обыкновенному человеку, заседающему в уголовном суде, то судьи должны не пренебрегать советами сведущих людей для получения нужных разъяснений по поводу всего, что касается виновности, а пользоваться ими;
- в случае возникших сомнений судьи должны и обязаны искать совета в высших школах, городах и общинах или у прочих законоведов, где только могут получить наставление с наименьшими издержками.
Весьма любопытно, что родственники или защитник обвиняемого, заключенного в тюрьму, были вправе в интересах последнего ходатайствовать перед судом о получении заключения законоведов, и эта работа должна быть оплаченной инициатором. Однако, «Если же родичи такого заключенного по бедности не могут произвести указанные издержки на такое заключение законоведов, то оно должно быть обязательно получено за счет властей».
В последующем своеобразная практика привлечения к судебным процессам «законоведов» нашла воплощение и в России, о чем будет сказано далее.
Что же касается «Каролины», то в ней было приведено несколько конкретных случаев, когда, говоря современным языком, следовало проводить экспертное исследование или приглашать специалистов:
- Врач подлежал наказанию, если он «по нерадивости или невежеству, хотя и неумышленно, причинит смерть кому-либо и ученые и сведущие в лекарстве люди признают, что он легкомысленно и дерзновенно злоупотребил лекарствами или необоснованным, недопустимым лечением, на которое он не должен был осмеливаться, и этим причинил смерть кому-либо»;
- «Если гулящую девку, которая выдает себя за девушку, заподозрят в том, что она тайно родила и убила ребенка», то в числе прочих сыскных мер «должно секретно распорядиться об освидетельствовании ее сведущими женщинами, как то потребно для дальнейшего расследования». В некоторых случаях такую подозреваемую следовало предъявить повивальным бабкам для осмотра на предмет наличия у неё грудного молока.
Обратившись к России времен царя Петра I, мы можем найти в «Артикуле воинском» (1715 год) в главе «О смертном убийстве» зачатки отечественной судебной медицины: «…Сколь скоро кто умрет, который в драке был и бит, поколот, или порублен будет, лекарей определить, которые бы тело мертвое взрезали, и подлинно розыскали, что какая притчина к смерти ево была, и о том имеют свидетелство в суде на писме подать, и оное присягою своею подтвердить».
В тот же период времени можно наблюдать такое интересное явление как контроль лицами, сведущими в праве, над ходом судебных процессов, которыми руководили военные чины разного уровня. «Кратким изображением процессов или судебных тяжб» (1715 год) необходимость в подобных лицах, называемых аудиторами, объяснялась следующим образом:
«Хотя обще всем судьям знать надлежит права и разуметь правду, ибо неразумеющий правду не может разсудить ея, однако ж при кригсрехтах (военный суд – К.Р.) иные находятся обстоятельства, понеже во оных обретаются токмо офицеры, от которых особливаго искусства в правах требовать не мочно, ибо они время свое обучением воинского искусства, а не юритическаго провождают, и того ради держатся при войсках генералы, обор и полковые аудиторы, от которых весма требуетца доброе искусство в правах, и надлежит оным добрым быть юристам дабы при кригсрехтах накрепко смотрили и хранили, чтоб процесы порядочно и надлежащим образом отправлялись».
В зале суда аудиторы сидели обычно за одним столом с секретарем, следили за разбирательством дела, и им надлежало «когда кого в кригсрехте в разсуждении погрешающего усмотрят, тогда оного к правде основателно приводить». Дошедшие до нас документы той эпохи показывают, что аудитор одновременно осуществлял функции делопроизводителя, консультанта по правовым вопросам, и в некотором роде надзирающего прокурора, чье заключение обязывало военный суд реагировать на изложенные замечания по процессу (1).
Наиболее полно в дореволюционный период возможности использования специальных знаний были регламентированы в постреформенном Уставе уголовного судопроизводства, принятом в 1864 году. Здесь пояснялось, что «Сведущие люди приглашаются в тех случаях, когда для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения или опытность в науке, искусстве, ремесле, промысле или каком-либо занятии». В качестве таковых могут выступать врачи, фармацевты, профессора, учителя, техники, художники, ремесленники, казначеи и «лица, продолжительными занятиями по какой-либо службе или части приобретшие особенную опытность».
Таких людей вправе был приглашать судебный следователь для дачи письменных или устных заключений по поставленным им вопросам, либо суд, куда поступало уголовное дело. Защите на процессе предоставлялось право просить о вызове «сведущих людей для объяснения какого-либо предмета или для поверки сделанного уже испытания», до исполнения ими присяги заявить отвод «по неимению ими тех качеств, которые требуются от них законом», задавать в ходе судебного следствия вопросы по существу сделанного заключения. Помимо этого, «по замечанию сторон или присяжных заседателей, или по собственному усмотрению суд может назначить новое освидетельствование или испытание чрез избранных им или указанных сторонами сведущих людей, с тем, чтобы они производили свои действия в заседании суда, если это возможно, или, по крайней мере, представили в судебном заседании обстоятельный отчет об оказавшемся при освидетельствовании или испытании».
Как применялись приведенные положения Устава в ходе судебных противостояний сторон, можно показать на примере известного дела игуменьи Митрофании.
Уголовное преследование игуменьи Владычне-Покровского монастыря в Серпухове Митрофании (в миру баронесса П.Г. Розен) началось с того, что петербургский купец Лебедев в начале 1873 года на личном приеме передал прокурору Петербургского окружного суда А.Ф. Кони жалобу на подлог векселей на сумму 22.000 рублей. После этого незамедлительно было дано указание судебному следователю Н.Ф. Русинову о проведении следствия. В ходе расследования установлен целый ряд лиц, чьи векселя и расписки были подделаны, что подтвердили три экспертизы, исследовавшие рукописные тексты и подписи, исполненные на документах. Интересно, что ярый защитник игуменьи архимандрит Модест в жалобах на следствие утверждал, что экспертиза векселей является незаконной (говоря современными терминами – недопустимым доказательством), поскольку проведена 25 марта, в великий праздник день Благовещения, когда никаких действий производить нельзя.
В Московском окружном суде игуменья вместе с несколькими иными лицами предстала перед присяжными заседателями по обвинению в мошенничестве и подлогах. Интересы гражданских истцов представляли Ф.Н. Плевако и А.В. Лохвицкий. Защитой – адвокатами С. С. Шайкевичем и С. В. Щелканом был приглашен эксперт-литограф Бекан.
Существенную часть своей речи в прениях Ф.Н. Плевако посвятил анализу заключений и пояснений почерковедов, в итоге обратившись к присутствующим с такими словами: «Вы слышали слово экспертов: никогда еще на суде не раздавалась такая энергическая, такая богато мотивированная речь сведущих по этого рода дела людей. Потратив несколько дней напролет на самое тщательное изучение рукописей настоящего дела, доказав своими ответами по делу Лебедева и по вопросу о сличении почерков игуменьи на разных векселях осторожность, они резко и решительно высказались о подлоге документов Солодовникова и его писем». Оппоненты Плевако, также пытаясь апеллировать к мнению экспертов, были менее убедительны, и изобличенная выводами сведущих лиц и показаниями свидетелей, игуменья Митрофания была признана виновной и приговорена к ссылке в Сибирь.
В другом деле, о злоупотреблениях в Кронштадтском банке, известный присяжный поверенный А.И. Урусов пояснял в выступлении: «Когда мы на суде уголовном разбираем вопросы гражданские, мы, обыкновенно, встречаем необходимость во сем, что касается техники банковских дел, обращаться к людям сведущим, к экспертизе. Вы слышали, господа присяжные заседатели, что авторитетный представитель экспертов тайный советник Сущев давал вам объяснения, которые, можно сказать, разбили обвинение в прах и после экспертизы от обвинения остался один призрак, ибо все обвинение было основано на том, что билеты подложны. <…> Эксперты сказали, что билеты, выданные под учет векселя, не могут считаться подложными». Подзащитный Урусова князь Оболенский был оправдан.
Отметим далее, что учеными и практикующими юристами того времени были выработаны рекомендации для защитников по работе с проведенными по делу экспертизами. Изучение заключений экспертов должно было включать проверку компетентности их исполнителей, ознакомление с методами исследования, выявление разногласий у экспертов, если их было несколько, уяснение наличия в литературных источниках казуистических аспектов предмета экспертирования (2).
В свою очередь, органы адвокатского самоуправления не оставались в стороне от реагирования на взаимоотношения адвокатов и экспертов в случае их обострений. Только Московский Совет присяжных поверенных дал несколько разъяснений:
- Предъявление отвода против экспертов, не основанного на законных поводах и заявленного в форме простой и ничем не мотивированной просьбы, Совет не может признать уместным и правильным, так как такая голословная, ничем ни фактически, ни юридически не обоснованная просьба могла подать повод заинтересованным лицам истолковать эту просьбу как намек на существование каких-либо особых отношений между тяжущимися и теми лицами, против которых был заявлен такой отвод.
- Все, что касается выяснения истины в процессе, должно делаться в стенах судебной залы и во время судебного следствия. Защитник, в частности, может, конечно доказать перед Судом некомпетентность эксперта в вопросах, предлагаемых на его заключение Судом, но черпать факты, обосновывающие его мнение, он должен из источника проверенного перед лицом Суда. Доказательства некомпетентности эксперта не могут быть добыты защитниками вне Суда путем испытания знаний эксперта.
- Неблагоприятное заключение экспертизы при сложившемся у присяжного поверенного взгляде на решающее значение последней может служить ему основанием к отказу от дальнейшего участия в деле, но коль скоро он удержал за собою данное ему доверителем полномочие на представительство его интересов на Суде, он тем самым уже обязался принимать активное участие во всех моментах процесса, в которых это участие необходимо, независимо от вопроса о том, каков будет исход процесса.
Интереснейшее обобщение практики приглашения экспертов в суд как в России, так и за её пределами, сделал А.Ф. Кони в 1911 году в статье под названием «Суд – Наука - Искусство» (3), которая впоследствии в 1923 году была существенно дополнена и вышла отдельным изданием. Помимо рассказа о своих наблюдениях за часто встречающимися в делах каллиграфическими (почерковедческими), медицинскими и психиатрическими заключениями, автор привел несколько весьма оригинальных случаев.
В одном из них известный немецкий живописец Г. обвинялся в клятвопреступлении относительно его отношений с конкретными женщинами. В рамках экспертизы, определенной как «художественная», привлеченным в качестве сведущих лиц профессорам надлежало ответить на следующие вопросы: «а) допустимо ли, чтобы художник, увлеченный личностью своей натурщицы и видящий в ней реальное осуществление своего творческого идеала, находящийся притом с нею в постоянном, вне рабочего времени, общении, мог не проявить по отношению к ней чувственных стремлений и не вступить с ней в связь и б) допустимо ли предположение такого целомудренного отношения Г. к Б. ввиду рассмотренных на суде вещественных доказательств и полученных сведений о расходах, произведенных им на Б. и её семейство?». В рамках другой экспертизы, проводившейся литературным критиком П. и писателем Л., анализировались стихи того же Г. на предмет подтверждения его интимной связи с адресатом поэтических посланий.
Посещавший данный процесс А.Ф. Кони, давший весьма нелицеприятную оценку поведению как прокурора, так и председательствующего, описал результат судебного разбирательства следующим образом: «В конце десятидневного морального истязания Г., едва ли имевшего что-то общее с целями правосудия, присяжные, после получасового совещания, вынесли оправдательный приговор».
Весьма любопытен также случай назначения «сценической» экспертизы по делу о «покушении нотариуса Н. на целомудрие девицы Ч.», произошедшем накануне предстоявшего дебюта последней на клубной сцене. Судебный следователь по важнейшем делам решил определить, в каком душевном состоянии находилась Ч. во время совершенного на неё нападения. Для такой экспертизы были приглашены две театральные артистки, причем одна из них – знаменитая М.Н. Ермолова. Обе подтвердили, что дебют на сцене очень волнительное событие, подготовка к которому отбирает много сил и требует большого нервного напряжения.
Следует полагать, что такие умозаключения вполне удовлетворили следователя, чего не сказать о А.Ф. Кони, отметившем: «Нельзя отказать такой экспертизе в оригинальности и не признать её интересной. Но более чем сомнительно считать её приемлемой вообще и в качестве судебного доказательства в особенности. <…> Приходится признать, что артистки, в рассказе которых об их впечатлениях судебный следователь хотел найти мерило для оценки впечатлений другой артистки, полученных притом из другой обстановки, никак не могут считаться экспертами в настоящем смысле слова. Они – свидетельницы о собственных чувствах и больше ничего, могущие лишь гадательно говорить о том, что было в душе и с организмом лично неизвестной им девушки после первого её дебюта».
В тоже время, изучая историческую литературу и дела с участием присяжных поверенных, трудно категорически утверждать, что с использованием специальных знаний у них всё обстояло благополучно. Такую обеспокоенность высказал в книге «Учение об уголовных доказательствах» заслуженный профессор, присяжный поверенный Округа Московской судебной палаты Л.Е. Владимиров. Свои соображения он изложил в подразделе указанной работы, названном «Принцип состязательности в применении к устройству экспертизы».
Л.Е. Владимиров убедительно продемонстрировал, что возможность в состязательности экспертов получила свое применение лишь на судебном следствии, однако её реализация поставлена в зависимость от усмотрения суда. А на предварительном следствии состязательность не допущена даже в таких условных размерах, как на следствии судебном.
Поэтому автор горячо поддержал заграничный опыт, где по Общегерманскому уставу уголовного судопроизводства обвиняемый имел право просить, чтобы эксперты, которых он намерен вызвать в судебное заседание, были допущены к следствию, а в случае отказа в таком ходатайстве, может их сам представить. В свою очередь, по одному из обсуждавшихся французских законопроектов предусматривалось составление списков экспертов, допущенных к работе при окружных судах, из которых лицо, привлекаемое к уголовной ответственности, вправе выбрать одного для участия во всех действиях, предпринимаемых экспертами, приглашенными судебным следователем.
Изложив свои мысли и наблюдения, Л.Е. Владимиров сделал вывод, актуальный до настоящего времени: «Главное достоинство состязательности на предварительном следствии заключается в том, что она может противодействовать односторонности экспертизы, а односторонность ее на следствии во многих случаях, непоправима впоследствии никакими средствами» (4).
Заметим, что определенный элемент состязательности на предварительном следствии внес Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, принятый в 1922 году. Он предусмотрел, что в случае требования обвиняемого следователь помимо избранных им экспертов может вызвать и эксперта, указанного обвиняемым; отказ в таком вызове может последовать, если следователь признает, что вызов указанного эксперта невозможен, или же грозит затянуть предварительное следствие. Кроме того, после изложения следователем эксперту «тех пунктов, по которым должно быть дано заключение», обвиняемый получал право представить в письменном виде дополнительные вопросы.
Ещё один шаг вперед сделал в советское время законодатель, когда дополнил в 1966 году действующий УПК РСФСР статьей 133-1 «Участие специалиста», в которой разъяснялось, что в случаях, предусмотренных Кодексом, следователь вправе вызвать для участия в производстве следственного действия специалиста, не заинтересованного в исходе дела. Такое лицо обязано явиться по вызову; участвовать в производстве следственного действия, используя свои специальные знания и навыки для содействия следователю в обнаружении, закреплении и изъятии доказательств; обращать внимание следователя на обстоятельства, связанные с обнаружением, закреплением и изъятием доказательств; давать пояснения по поводу выполняемых им действий.
Применительно к судебной стадии производства по делу Пленум Верховного Суда РСФСР разъяснил, что специалист приглашается для участия в судебном разбирательстве в тех случаях, когда суду либо участникам судебного разбирательства при исследовании доказательств могут потребоваться специальные знания и навыки (Постановление № 6 от 17.09.1975). Здесь важно и то, что в весьма авторитетном для того времени «Комментарии к УПК РСФСР» признавалась возможность для подозреваемого, обвиняемого, защитника и потерпевшего ходатайствовать о вызове специалиста для участия в производстве следственного действия (5).
Таким образом сторона защиты получила надежду на использование в своих интересах опыта сведущих лиц в бОльшем объеме. В нормативном плане эти чаяния нашли воплощение уже в наши дни. Но это, как говорится, уже совсем другая история, как и запланированный нами в дальнейшем грустный рассказ о современных возможностях адвокатов эффективно оперировать спецпознаниями для отстаивания прав доверителей.
Литературные источники:
1. Баранов П.П., Шапошников А.А. Аудиторы и фискалы эпохи Петра Великого: зарождение финансового института финансового контроля // Финансы и кредит. М., 2016. № 26. С. 28-40.
2. Владимиров Л.Е. Пособие для уголовной защиты. СПб, 2011. С. 157-160.
3. Кони А.Ф. Суд-Наука-Искусство // Собрание сочинений в восьми томах. Том.1. М., 1966. С. 192-237.
4. Владимиров Л.Е. Учение об уголовных доказательствах. Третье издание. СПб, 1910. С. 275.
5. Комментарий к Уголовно-процессуальному кодексу РСФСР. Под ред. А.М. Рекункова и А.К. Орлова. М., 1981. С.181.